Я остался один в поле — трава по колено, ветер гудит в ушах, а где-то вдали стихает грохот боя. Не ранен, но отрезан от своих: патроны кончились, рация молчит. Я — контрактник, привыкший к дисциплине, но тут — пустота и одиночество. И вдруг — шаги. Из-за холма вышло подразделение: женщины в форме, с автоматами наперевес, лица суровые, но глаза живые. Офицерша — высокая, с короткими волосами — махнула рукой, и меня окружили. «Руки вверх, сдавайся,» — голос резкий, но в нём что-то дрогнуло. Я подчинился, бросив винтовку в грязь.

Они не стали церемониться. Меня повалили на землю, и я почувствовал, как чьи-то колени прижали мои бёдра. Одна из солдаток — молодая, с веснушками — расстегнула мой ремень, её пальцы скользнули под ткань, обхватив член тёплой ладонью. Я дёрнулся, но другая, с тёмными косами, села мне на грудь, её бёдра сдавили рёбра, а руки прижали мои запястья к земле. «Не рыпайся,» — сказала она, и её губы нашли мою шею, впиваясь в кожу горячим поцелуем. Я понял: они вооружены, могут убить, могут быть больны — но страх утонул в волне восторга. Моя мечта — подчиняться женщинам — сбывалась здесь, в грязи и хаосе войны, и я не мог сопротивляться.

Они брали меня по очереди. Веснушчатая двигала рукой — быстро, уверенно, сжимая головку, пока я не выгнулся, выплёскивая жар ей на пальцы. Офицерша, строгая и молчаливая, зажала мою голову между бёдер — её мышцы напряглись, сдавив виски, и я задохнулся от давления и её запаха, пока она тёрлась о моё лицо, заставляя лизать. Третья, с коротким ёжиком волос, привязала мои руки ремнём и терзала меня — пальцы скользили по мошонке, сжимали её до дрожи, а потом она оседлала меня, её тепло обволакивало, пока я не кончил внутрь, стон вырвался из горла сам собой. Я входил в сабспейс — мир сужался до их рук, их тел, их команд, и я растворялся в этом, счастливый, податливый.

Девушки заметили моё состояние. «Смотри, он тает,» — хмыкнула одна, и они начали экспериментировать. У одной были странные вкусы — она заставила меня целовать её сапоги, грязные от земли, и я подчинился, чувствуя, как язык скользит по коже, а она смеётся. Другая любила боль — ущипнула меня за соски, пока я не вздрогнул, но тут же гладила, смягчая ощущение. Я не сопротивлялся — их желания стали моими, и каждый раз, когда тело дрожало от их прикосновений, я проваливался глубже в восторг. Они шептались: «Наш мальчик,» — и я млел от этого.

Две недели пролетели как сон. Я был их игрушкой, их радостью — кормили меня из своих пайков, гладили по голове, но не отпускали от себя. Мышцы ныли от их веса, кожа горела от их рук, но я не жаловался. Однажды утром раздался гул машин. Конвой — мои забрали меня в плен. Девушки окружили меня, некоторые обняли, офицерша хлопнула по плечу: «Ты был хорош.» Я записал их позывные, пару номеров — для связи, если война отпустит. Меня посадили в грузовик, и я уехал, чувствуя их взгляды на спине.

В лагере для военнопленных я был другим — отмеченный этим странным счастьем. Через месяц веснушчатая пришла навестить — принесла еду, шепнула, что скучает. Офицерша тоже заглянула разок, молча посмотрела в глаза. Я знал: моя мечта сбылась там, в поле, и даже в клетке я остался их — телом и душой.